Неточные совпадения
Француз или
немец век не смекнет и не
поймет всех его особенностей и различий; он почти тем же голосом и тем же языком станет говорить и с миллионщиком, и с мелким табачным торгашом, хотя, конечно, в душе поподличает в меру перед первым.
— Нет — что нужно
понять? Антанта имеет в наших банках свыше 60 процентов капитала, а
немцы — только 37! Обидно, а?
— Не
понимаю. Был у
немцев такой пастор… Штекер, кажется, но — это не похоже. А впрочем, я плохо осведомлен, может, и похоже. Некоторые… знатоки дела говорят: повторение опыта Зубатова, но в размерах более грандиозных. Тоже как будто неверно. Во всяком случае — замечательно! Я как раз еду на проповедь попа, — не хотите ли?
—
Понять — трудно, — согласился Фроленков. — Чего надобно
немцам? Куда лезут? Ведь — вздуем. Торговали — хорошо. Свободы ему,
немцу, у нас — сколько угодно! Он и генерал, и управляющий, и булочник, будь чем хошь, живи как любишь. Скажите нам: какая причина войны? Король царем недоволен, али что?
— Бир, — сказал Петров, показывая ей два пальца. — Цвей бир! [Пару пива! (нем.)] Ничего не
понимает, корова. Черт их знает, кому они нужны, эти мелкие народы? Их надобно выселить в Сибирь, вот что! Вообще — Сибирь заселить инородцами. А то, знаете, живут они на границе, все эти латыши, эстонцы, чухонцы, и тяготеют к
немцам. И все — революционеры. Знаете, в пятом году, в Риге, унтер-офицерская школа отлично расчесала латышей, били их, как бешеных собак. Молодцы унтер-офицеры, отличные стрелки…
— Штыком! Чтоб получить удар штыком, нужно подбежать вплоть ко врагу. Верно? Да, мы, на фронте, не щадим себя, а вы, в тылу… Вы — больше враги, чем
немцы! — крикнул он, ударив дном стакана по столу, и матерно выругался, стоя пред Самгиным, размахивая короткими руками, точно пловец. — Вы, штатские, сделали тыл врагом армии. Да, вы это сделали. Что я защищаю? Тыл. Но, когда я веду людей в атаку, я помню, что могу получить пулю в затылок или штык в спину.
Понимаете?
— Он сторонник союза с
немцами, в соединении с ними мы бы взяли за горло всю Европу! Что надобно
понять?
Говоря, Долганов смотрел на Клима так, что Самгин
понял: этот чудак настраивается к бою; он уже обеими руками забросил волосы на затылок, и они вздыбились там некрасивой кучей. Вообще волосы его лежали на голове неровно, как будто череп Долганова имел форму шляпки кованого гвоздя. Постепенно впадая в тон проповедника, он обругал Трейчке, Бисмарка, еще каких-то уже незнакомых Климу
немцев, чувствовалось, что он привык и умеет ораторствовать.
— Она будет очень счастлива в известном, женском смысле понятия о счастье. Будет много любить; потом, когда устанет, полюбит собак, котов, той любовью, как любит меня. Такая сытая, русская. А вот я не чувствую себя русской, я — петербургская. Москва меня обезличивает. Я вообще мало знаю и не
понимаю Россию. Мне кажется — это страна людей, которые не нужны никому и сами себе не нужны. А вот француз, англичанин — они нужны всему миру. И —
немец, хотя я не люблю
немцев.
—
Немцы считаются самым ученым народом в мире. Изобретательные — ватерклозет выдумали. Христиане. И вот они объявили нам войну. За что? Никто этого не знает. Мы, русские, воюем только для защиты людей. У нас только Петр Первый воевал с христианами для расширения земли, но этот царь был врагом бога, и народ
понимал его как антихриста. Наши цари всегда воевали с язычниками, с магометанами — татарами, турками…
Уж одно слово, что он фатер, — я не об
немцах одних говорю, — что у него семейство, он живет как и все, расходы как и у всех, обязанности как и у всех, — тут Ротшильдом не сделаешься, а станешь только умеренным человеком. Я же слишком ясно
понимаю, что, став Ротшильдом или даже только пожелав им стать, но не по-фатерски, а серьезно, — я уже тем самым разом выхожу из общества.
Немцы менее всего материалисты, если под материализмом
понимать принятие мира извне, как материального по объективно реальному своему составу.
Кампельмейстера из
немцев держал, да зазнался больно
немец; с господами за одним столом кушать захотел, так и велели их сиятельство прогнать его с Богом: у меня и так, говорит, музыканты свое дело
понимают.
На дороге говорили об разных разностях. Гарибальди дивился, что
немцы не
понимают, что в Дании побеждает не их свобода, не их единство, а две армии двух деспотических государств, с которыми они после не сладят. [Не странно ли, что Гарибальди в оценке своей шлезвиг-голштинского вопроса встретился с К. Фогтом? (Прим. А. И. Герцена.)]
С его появлением влияние старика-дядьки было устранено; скрепя сердце молчала недовольная олигархия передней,
понимая, что проклятого
немца, кушающего за господским столом, не пересилишь.
Способность Станкевича не только глубоко и сердечно
понимать, но и примерять или, как
немцы говорят, снимать противуречня, была основана на его художественной натуре.
Галактион
понимал только одно, что не сегодня-завтра все конкурсные плутни выплывут на свежую воду и что нужно убираться отсюда подобру-поздорову. Штоффу он начинал не доверять. Очень уж хитер
немец. Вот только бы банк поскорее открыли. Хлопоты по утверждению банковского устава вел в Петербурге Ечкин и писал, что все идет отлично.
— Не перешибай. Не люблю… Говорю тебе русским языком: все подлецы. И первые подлецы — мои зятья… Молчи, молчи! Пашка Булыгин десятый год грозится меня удавить,
немец Штофф продаст, Полуянов арестант, Галактион сам продался, этот греческий учителишка тоже оборотень какой-то… Никому не верю!
Понимаешь?
Серафима слушала мужа только из вежливости. В делах она попрежнему ничего не
понимала. Да и муж как-то не умел с нею разговаривать. Вот, другое дело, приедет Карл Карлыч, тот все умеет понятно рассказать. Он вот и жене все наряды покупает и даже в шляпах знает больше толку, чем любая настоящая дама. Сестра Евлампия никакой заботы не знает с мужем, даром, что
немец, и щеголяет напропалую.
Этим Штофф открывал свои карты, и Галактион
понял, почему
немец так льнет к нему. Лично он ему очень нравится, как человек обстоятельный и энергичный. Что же, в свое время хитрый русский
немец мог пригодиться.
Галактион отлично
понимал политику умного поляка, не хотевшего выставлять себя в первую голову и выдвинувшего на ответственный пост безыменного и для всех безразличного
немца.
— Я эту болезнь
понимаю, только
немцы ее лечить не могут, а тут надо какого-нибудь доктора из духовного звания, потому что те в этих примерах выросли и помогать могут; я сейчас пошлю туда русского доктора Мартын-Сольского.
— Сколько смеху у нас тут было — и не приведи господи! Слушай, что еще дальше будет. Вот только
немец сначала будто не
понял, да вдруг как рявкнет: «Вор ты!» — говорит. А наш ему: «Ладно, говорит; ты,
немец, обезьяну, говорят, выдумал, а я, русский, в одну минуту всю твою выдумку опроверг!»
Напрасно Калинович, чтоб что-нибудь из него выжать, принимался говорить с ним о Германии, о ее образовании, о значении в политическом мире:
немец решительно ничего не
понимал.
Прежде всего я желал быть во всех своих делах и поступках «noble» (я говорю noble, a не благородный, потому что французское слово имеет другое значение, что
поняли немцы, приняв слово nobel и не смешивая с ним понятия ehrlich), потом быть страстным и, наконец, к чему у меня и прежде была наклонность, быть как можно более comme il faut.
Идет полк с музыкой — земля под ним дрожит и трясется, идет и бьет повсюду врагов отечества: турок,
немцев, поляков, шведов, венгерцев и других инородцев. И все может
понять и сделать русский солдат: укрепление соорудить, мост построить, мельницу возвести, пекарню или баню смастерить.
Немец, кажется, не совсем
понял этот ответ.
Немец и этого ответа Егора Егорыча не
понял и выразился по-немецки так...
Дыма, конечно, схитрил, называя себя родным братом Лозинской, да какая уж там к чорту хитрость, когда
немец ни слова не
понимает.
Кроме того, что эта задача мне непосильная, я очень хорошо
понимаю, что в нашем суровом климате совершенно обойтись без водки столь же трудно, как, например, жителю пламенной Италии трудно обойтись без макарон и без живительных лучей солнца, а обитателю более умеренной полосы,
немцу — без кружки пива и колбасы.
Если что-нибудь будет нужно… пожалуйста: я всегда готов к вашим услугам… что вы смотрите на моего товарища? — не беспокойтесь, он
немец и ничего не
понимает ни по-французски, ни по-русски: я его беру с собою для того только, чтобы не быть одному, потому что, знаете, про наших немножко нехорошая слава прошла из-за одного человека, но, впрочем, и у них тоже, у господ немцев-то, этот Пихлер…
Двоеточие. Давай сядем. Так вот — явились, значит,
немцы… У меня заводишко старый, машины — дрянь, а они,
понимаешь, все новенькое поставили, — ну, товар у них лучше моего и дешевле… Вижу — дело мое швах… подумал — лучше
немца не сделаешь… Ну, и решил — продам всю музыку
немцам. (Задумчиво молчит.)
В амбаре, несмотря на сложность дела и на громадный оборот, бухгалтера не было, и из книг, которые вел конторщик, ничего нельзя было
понять. Каждый день приходили в амбар комиссионеры,
немцы и англичане, с которыми приказчики говорили о политике и религии; приходил спившийся дворянин, больной жалкий человек, который переводил в конторе иностранную корреспонденцию; приказчики называли его фитюлькой и поили его чаем с солью. И в общем вся эта торговля представлялась Лаптеву каким-то большим чудачеством.
— Брось! Ну её к чёрту… Какие-то
немцы мудрили тут — познавается! Ничего невозможно
понять…
Граф, к чести его сказать, умел слушать и умел
понимать, что интересует человека. Княгиня находила удовольствие говорить с ним о своих надеждах на Червева, а он не разрушал этих надежд и даже частью укреплял их. Я уверена, что он в этом случае был совершенно искренен. Как
немец, он мог интриговать во всем, что касается обихода, но в деле воспитания он не сказал бы лживого слова.
— Насильно!.. насильно!.. Но если эти дуры не знают общежития!.. Что за народ эти русские!.. Мне кажется, они еще глупее
немцев… А как бестолковы!.. С ними говоришь чистым французским языком — ни слова не
понимают. Sacristie! Comme ils sont bêtes ces barbares! [Черт возьми! Как глупы эти варвары! (франц.)]
Торопливо и путано она рассказала какую-то сказку: бог разрешил сатане соблазнить одного доктора,
немца, и сатана подослал к доктору чёрта. Дёргая себя за ухо, Артамонов добросовестно старался
понять смысл этой сказки, но было смешно и досадно слышать, что дочь говорит поучающим тоном, это мешало
понимать.
Этот большой, медно-рыжий человек, конечно, усмехался, он усмехался всегда, о чём бы ни говорилось; он даже о болезнях и смертях рассказывал с той же усмешечкой, с которой говорил о неудачной игре в преферанс; Артамонов старший смотрел на него, как на иноземца, который улыбается от конфуза, оттого, что не способен
понять чужих ему людей; Артамонов не любил его, не верил ему и лечился у городского врача, молчаливого
немца Крона.
— Что? Побагровел? Ах,
немец,
немец! чувствует мое сердце, что добра от тебя не будет. Ты
пойми: тут каждая минута миллион триста тысяч червонцев стоит, а ты ломаешься: «уф спальни»!
Бахтиаров по слуху узнал философские системы,
понял дух римской истории, выучил несколько монологов Фауста; но, наконец, ему страшно надоели и туманная Германия, и бурша, и кнастер, и медхен […и бурша, и кнастер, и медхен — и студенчество, и табак, и девушки (
немец.).]; он решился ехать в Россию и тотчас же поступить в кавалерийский полк, — и не более как через год из него вышел красивый, ловкий и довольно исполнительный офицер.
— Треснула, треснула! Много ты
понимаешь,
немец, перец, колбаса, купил лошадь без хвоста. Просто распаялась чуть-чуть по шву. Отдай слесарю — за пятачок поправит.
Через час Ордынов уже был на новой квартире, к удивлению своему и своего
немца, который уже начинал подозревать, вместе с покорною Тинхен, что навернувшийся жилец обманул его. Ордынов же сам не
понимал, как все это сделалось, да и не хотел
понимать…
Она будто не
понимает этого и ласкается: но я-то ведь
понимаю, какое мое положение с новорожденным
немцем.
Буду ли я говорить все это? — вот странный вопрос! Разве я знаю, что я буду говорить? разве могу определить заранее, что я скажу, когда начну говорить? Вот если б я один обедал, я бы, конечно, молчал, а то за табльдотом, где сто
немцев в рот тебе смотрят, все друг другу таинственно шепчут: а это ведь русский! Ну, как тут выдержать? как не сказать: господа, я действительно русский, но я из тех русских, которые очень хорошо
понимают, что русские — кадеты европейской цивилизации!
Онуфрий (смущенно разводит руками). Прости, голубчик, ни гроша.
Понимаешь, ни гроша! Вчера на всю братию был двугривенный, да и тот у
Немца пропили.
— Конечно, конечно, — торопливо согласился губернатор, — не в крестах тут дело. А я о том, что свои.
Понимаешь, Алеша, свои. Будь я
немец, Август Карлович Шлиппе-Детмольд, а то ведь Петр, да еще Ильич.
— Ты что-то путаешь, папа. При чем тут оказались
немцы? Наконец, если хочешь,
немцы тоже стреляли в
немцев, французы во французов, и так далее. Отчего же русским не стрелять в русских? Как государственный деятель ты должен
понимать, что в государстве прежде всего порядок, и кто бы ни нарушал его, безразлично. Нарушь его я, — и ты должен был бы стрелять в меня, как в турка.
— Ведь он все
понимает? — спрашивает девочка
немца.
— Послушайте, заговорил он быстро-быстро и тихо, по-немецки, не желая быть, очевидно, услышанным солдатами, из которых некоторые были
немцы или австрийцы, и
понимали этот язык.
Французы, например, предпочитают слово «цивилизация»,
понимая под этим культуру,
немцы предпочитают слово «культура».